Глава 4. Анчар

Глава 4. Анчар

Солнце не думало заходить. Оно продолжало светить всем на зло, освещая путь, отражаясь в каждой крупинке, раздражая. Ветры не думали стихать. Так и стремились отхлестать меня песком, чтобы разделить нас с путником. А само существо и не скрывало дурной характер, оно уже шло само, по поясу, послушно, но проявляя излишнее напыщенность и скептицизм.

Однако прогресс был на лицо. Мне даже показалось, что с такими темпами мы дойдём до конца испытания, но кто знал, что на этом всё только начинается? Только и могла догадываться, что всё будет только злей да с повышенными ставками.

Чёрных песчинок становилось больше. Теперь не составляло труда их разглядеть. И скоро, как по ощущениям, из вечно жёлтой пустыни мы должны были попасть в иссиня-чёрную, ещё более мёртвую. Это, признаюсь, очень пугало. Зловещее подкрадывалось. Сбивало с начертанного пути.

Порой даже я не желала куда-то идти. Пересиливала и шла вперёд, потому что дала слово, да и за мной шло существо, только начавшее доверять. Я шла, глотая слёзы, заглушая, заглатывая и закрывая внутри себя страх и крики. Почти молчала, боялась спугнуть хрупкую связь между нами. В этой тягучей тишине, выматывающей сильней от продолжительных путешествий по сторонам света, чувствовала себя потерянной… одинокой, ещё более несчастной, чем перед встречей с путником.

Становилось не по себе от веющего от него холодом. Хотелось скрыться, сбежать, только не чувствовать его мертворожденную ауру грешника, отзывающее в каждом тяжёлом шаге, напоминавший путь как на казнь. Его тень, испепелённая солнцем, продолжала скрывать мою, полностью опустив свою на меня, заставив принять его, как себя, растворяя все мысли, чувства, индивидуальность – личность. Теперь я была не я. Я не кричала, не гневила Вечных существ, не требовала спуститься вниз, не пела задорные протяжные песни, а как хотелось! Как мечталось вновь заполнить пустоту звуками и оказаться посреди хора, пускай непрофессионального. Как же хотелось выразить печаль, копившуюся в бренном теле.

Вулкан кипел. Лава подступала к жерлу.

На изводящем нас небом подступалась невидимая гроза.

Мы были на пределе.

– Хоть ты и глух, паршивец, но всё же какой-то слушатель, – когда стало совсем невмоготу держать рот на замке, размышлять лишь сама с собой, тогда и села напротив медитирующего существа, несмотрящего куда-то вдаль. Усмехнулась, уселась поудобней, начала говорить о странностях в жизни. Не надеялась ни на какой отклик. И была не разочарована тем, что тот даже голову не повернул. – Твоя жизнь наверняка хуже моей… вон каким побитым прибыл! Раны так и не затягиваются, шлейф из крови – хорошие красные веточки на деревьях, по крайне мере дорогу обратно найдём, – продолжала усмехаться, глядя на вольную фигуру, немного завидовать неосведомлённости об этой Вселенной, скрывать печаль за едкой насмешкой. – Мне всё интересна твоя история. Ты не человек. В твоей одежде то и дело перья белые попадаются, только грязные от крови, уши острые, зубы немного, да и очень высок и силён, другой бы пластом сидел или паниковал, а ты… спокойно, размеренно принимаешь бурю в лицо… кто ж тебя сюда отправил? За какие заслуги? Я на свой билет наверняка наскребла… были грешки…. А ты… оборотень, что ли? Лебедь, утка, белый ворон или филин? – уже вовсю издевалась над ним, не могла успокоиться, занимала звуковые потоки, вытесняя спокойствие из головы существа. Он злился на меня, недовольно подворачивал голову. Хотел повернуться ко мне, да только гордость не позволяла, интерес-то у него был. Высокое существо... покинутое, одинокое и такое слабое… А моя злость и усталость, грусть и тоска становилась злее и отчаянней. – Тут даже ситуацию про необитаемый остров не разыграешь… только посмеёшься над нашим положением. Одни, посреди пустыни, не голодны, не имеем особых потребностей, только во сне, хотя сомневаюсь, что ты и спать умеешь. У тебя только три движения: сидеть, стоять и идти вперёд, никакого разнообразия. Но и скучная жизнь не для тебя. Видела костяшки пальцев, стёрты донельзя. Судьба совсем не баловала, да? Мне больше повезло, хотя бы семью имела, не приходилось особо с кулаками носиться да что-то помимо пустыни увидела, к тому же органы чувств и осязания есть. Я не хвастаюсь, совсем нет. Просто тяжело быть одной. Хочется поговорить, чтобы кто-то разделил этот момент, сказал, что ты не одинок, даже если это будет жалкой шуткой для ничтожного человека. Я хочу это. Хочу услышать что-то кроме моего голоса. Хочу, чтобы меня увидел кто-то, заметил. Не представляешь, как хочется, чтобы кто-то был рядом и не сидел как памятник, а шёл вперёд на равных. Наверно, это не моё. Наверно, это моя вина, что всё так обернулось, – продолжала сходить с ума, глядеть в кучку собранного песка, на монолог ставший костром. – Мы здесь никому не нужны. Над нами потешатся всем, кому не лень. Не знаю, на сколько ещё хватит воли, но я правда признательна, что ты пошёл за мной. Пожалуйста, не отвергай мою руку, иначе я потеряю всякий смысл идти. Я уже устала. Очень устала, – тон становился тише. Падала в сонливое забвение. Видела во сне дом, свою комнату, родных. Чёрными кляксами застилали путь. Делали путешествие ещё более жестоким.

Проснулась с криком, со слезами в два ручья; ладони дрожали, колени тряслись, голос сел. Это время после краткого сновидения хотелось провести в весёлом обществе, чтобы забыться. Пробуждение было страшным. Я боялась грёз, ещё больше того, что путник сбежит. И как же была счастлива, увидев его стоящим над пустыней, осматривающего незрячими глазами бесконечную даль жёлто-тёмных равнин и холмов. Ветер поднимал его одежду, продувал, оголял его плечи и шею, стопы, как же была бледная его кожа! Оно будто бы светилась миллиардами крупинок алмазов. Чёрные ткани всё вились на ветру. Его вольная фигура, свободолюбивая поза...

Его ограничивало осязание, слепота и немота, так бы он покорил эту местность в два счёта. И пускай был ещё слаб, но в этих мощных ногах, поваливших на спину бесчисленное множество врагов, уже накапливалась сила. Мне оставалось только наблюдать за медленным преображением существа, желать ему побольше терпения и воли, мужества и смирения, а ещё веры. Пусть она зальёт синим светом этот мир! Вспыхнет пламенем надежды. И тогда мы оба вернёмся в наши дома. Я верила. Верила всем сердцем. Пока во мне ещё была надежда, хоть какой-то шанс имелся.

Путник различил в перекатах крупинок мои шаги и с гордо поднятой головой повернулся ко мне. Он терпеливо выждал приближение, как я беру пояс и начинаю идти.

Мы ждали новой бури. Мы шли. И было гораздо спокойней. И стала гораздо легче, словно существо решило поддаться ещё чуть-чуть.

Мы тонули в песке, плыли по глади, плутали по однобокому миру, чувствовали еле заметные изменения – ещё больше черноты в песке, ещё жарче становилась звезда. Холодный путник не придавал этому значение, но с меня стекал пот и делал наше путешествие ещё более выматывающим.

В какой-то момент, когда стало совсем жарко, а перед глазами возникали галлюцинации, хоть это мне так казалось, разглядела в низовье, с вершины очередной песчаной горки, далеко тёмную большую точку. Была готова повернуть, но любопытство, смешанное с отчаянием, разожгли в печи огонь и потребовали идти как можно быстрей. Мужчина, как всегда идущий позади, с неудовольствием потянул за пояс, на что получил грозный оклик - он замолк.

Перед нами, за огромнейший срок блуждания, раскинулся небольшое сухое-пресухое деревце, с тонкими ветками, извилистое, как уж на раскалённом камне. Я расхохоталась. От чувств ударила путника в плечо, а тот стоял, не понимал. Тогда, хохоча до беспамятства, взяла его ладонь и приложила к стволу древа.

Мужчина вздрогнул, отпрянул и так оскалился, что его скулы стали острее, лицо злым… Не понимал, как и я, молчал, а я хохотала, а после сменила хохот на рёв. Не видеть перед собой ничего кроме песка, солнца и неба! И наткнуться на сухое дерево.

Моё негодование не выразить словами. От возмущения даже веточку обломала, стала разглядывать её. Острая, тонкая, способное с лёгкостью пробить мышцы и убить.

Избавит ли это от хождений?

Способно ли оставить его одного?

Столько мыслей крутилось в голове, пока смотрела на эту веточку, ничего решить не могла. Через некоторое время обернулась к сидящему в позе лотоса мужчине, увидела кровавый след с холма до нас, сжала ладонь в кулак и надломила ветку.

Чем может помочь сухое дерево? Разжечь костёр как-то глупо. Плоды оно не даст – воды нет. Да и находится посреди песков – что оно тут забыло?

Принялась надламывать ветки, наслаждаться треском, новыми звуками, мыслить и представлять, что собиралась с ними сделать.

Когда в карманах оказалось по несколько веток, подошла к путнику, села позади и по-хозяйски прислонила палец к его губам в знак молчания. Снова обескуражен смелостью, но что поделать, если у меня напрочь отсутствует инстинкт самосохранения?

Просидев с полминуты около его спины, проследив кровавые подтёки, решилась наконец-то заняться его ранами.

Существо так шипело, так выгибалось и желало свернуть мне шею! Я только оттянула его одежду, оголив спину! Стоило этого ожидать. Стоило это предвидеть, что оно до последнего будет скрывать свою тайну. Однако это беспомощное существо, способное только руками задушить, нуждалось в помощи. С позором, склонив голову, после долгого обдумывания принял её.

От шеи, от лопаток, по лопаткам до поясницы шли отвратительные раны, открытые, в мясе которых были вогнуты и тонкие осколки лезвий с остатками резьбы, и кончики перьев, и кусочки невиданного прежде металла. Вся спина – ни одного живого места. Какую же муку испытало существо, так стойкой путешествующее по пустыне? Слёзы вновь текли. Капали в раны. Стекали по рукам. А я перебирала пальчиками, поддевала инородные материи ветками, используя их в качестве рычага и крюка. Вытаскивала, умывалась в его почти чёрной крови, прослеживала борозды – самые страшные – две почти параллельные вертикальные черты. В лопатках, самых широких ранах, откуда они начинались, смогла нащупать крошащиеся кости. Белые. Замызганные кровью. В какой-то момент я представила невозможное. Представила, что с этого места начинались крылья, белые, как те перья, что были в одежде, волосах, даже в ранах.

Дрожала как осиновый лист. Трепетала как перед божественным приведением. Не понимала, как нас свела судьба. Он и я.

Ничего не знала о нём, но прикасалась к нему, выдёргивала и выдёргивала, причиняя ему ещё больше боли, избавляя от тени прошлого, от прошлой сущности, от рода, к которому он когда-то принадлежал.

Изгнанник. Пошедший против всех. Преступник. Недостойный сын. Недостойный брат. Ангел. Из самых сокровенных фантазий – существо, которому каждому из смертных, наверно, хотелось бы увидеть при жизни.

И как хорошо, что не могла увидеть его лица. Как хорошо, что у него не было глаз. Иначе бы я узнала всё о нём. Всё!

О, существо, попавшее в это место, ангел-хранитель мой, бескрылый, одинокий бедуин? Или по воли ушедший от Бога, сын, творение его? Ты потерял крылья. Тебя кинули сюда помирать. И ты продолжаешь вставать и идти. Ты доверился человеку, единственному, кто подал тебе руку. Конечно, можешь быть не добр к нему. Конечно, можешь после отвергнуть. Кто я? А кто ты? О существо, чьи раны поливаю слезами, залечиваю, избавляя тебя от того, что причиняло страдание, сможешь ли ты продержаться ещё немного? Наверняка у тебя есть место, куда можно прийти? Ты же не единственный, кто блуждает здесь? Есть ли хоть кто-то, кто на твоей стороне?

– Я буду с тобой, пока за тобой не придут. Обещаю, – улыбалась, говоря за спиной, давая бессмысленные обещания, надеясь, что тот не останется одиночкой в этой пустыне.

Многого желала. Много просила. И просила спасти его: вернуть зрение, глаза, звуки, язык и силу.

Человек сочувствовал бессмертному существу – забавно, не так ли?

Человек, что сам не может себе помочь, обещает помочь другому, великому существу из сказаний!

Когда пальцы коснулись выпирающих отколотых костей, услышала обречённый вздох существа. Он понял, что я узнала его, добралась до бездны и стала опасна, как питон. Всему спокойствию пришёл конец. Человек узнал то, чего знать нельзя, для его же блага, чтобы просто не сойти с ума. А слёзы капали, капали. Кап-кап. Жгли.

Ему было так больно, что от крупинок песка ничего не оставалось, когда в свои ладони собирал горсти покинутый всеми ангел. Он сминал их, доводил до состояния ветра, брал новые горсти, терпел и страдал. Стыдливо опускал голову, собирался в позу младенца, закрывался от меня, словно ожидая после горьких слёз от якобы удивления насмешку, что полностью уничтожит его гордость. Я не собиралась это делать, но не могла это показать, лишь выдёргивала из ран мусор, как можно нежнее и быстрее, чтобы поскорей закончить пытку. Все ветви вымокли, все раны вычищены. Спустя много часов ничего из спины не торчало, бороздам теперь осталось зашить, только вот всё будет в неровных шрамах… нитки и иголки со мной не было. Зашить безобразие казалось невозможным.

Я уже хотела закончить работу, как мой разум вновь пронзила безумная идея – выточить с помощью мусора ушко в новой ветке, вместо ниток использовать тяжёлые волосы. Путник всё ещё терпеливо-сокрушённо сидел, ждал, не подавая эмоции.

Снова, шатаясь, дошла к частично оборванному дереву и принялась снова его обламывать, аккуратно, представляя, как правильно выполнить работу. Ломала и ломала, посматривая на потерянного ангела, и желала больше терпения.

Ещё много часов искусства и доверия. Как ремесленник, влюблённый в своё дело, в монотонную точную работу, я выделывала в ветке дырку. Намачивала конец, дабы размягчить ветку, затем пилила, стучала лезвием по лезвию. Много попыток тщетных. Откинутые в небытие сучки. Нервный мужчина, что никак не мог дождаться конца, нарывающийся встать, но падающий от строгих вжатий в его плечи моими слабенькими ручками. Я опускала его, держала и недовольно похлопывала, требовала полного смирения, чтобы спокойно закончить выточку.

Большое удивление изобразилось на лице существа, когда он ощутил, как стягивалась кожа, чудом принимающая хрупкую деревянную, очень плотную, гладкую иголку. Недоумение, лёгкий оттенок страха – всё увидела по оживившейся мимике. Продолжала молчать, зашивать раны и молить, чтобы его скитания поскорей закончились, и он вернулся туда, где находился его дома. Сама не заметила, как начала широко и радостно улыбаться, проделывая тонкое ремесло. Давно я не занималась чем-то значительным и скрупулёзным, не считала, что от этого зависит моя жизнь. Я заботилась о ком-то, делала то, что никогда не думала делать. Не любила шить с детства, а тут… целую спину! Своими волосами, сверкающими как золото под солнцем, выжженные, что даже песок на них не держался. Нити рвались, снова и снова скручивала их, сшивала раны. Занималась делом. Полюбила его. Хотела делать это вечность. Увлеклась, и как же было страшно мучительно делать последний стежок. Последний стежок, отсоединивший мастера от своего творения.

Когда всё было сделано, дрожащими, но лёгкими от усталости ладонями, завела правую руку ангела и провела ею по спине, почти не касаясь её, чтобы смог проверить, пощупать и понять мои смелые мысли. Благодарности так и не получила. Мужчина засобирался встать, но снова рухнул, когда, чуть согнувшись, сделал шаг. Несколько швов разошлись, нити полопались. Мой рёв, как у бешеной собаки, прорвался даже через глухоту существа. Он застыл на месте, почувствовав мощные звуковые волны, идущие одной за одной. Я была так зла, что перестала церемонится с ангелом, переделывая швы, а после приказала сидеть и стоять с прямой спиной, никак иначе, даже не лежать возле меня. И рухнула от усталости на песок. Стоило прикрыть глаза, как начала собираться буря.