Saved posts

И неба не видно, и сердца не жаль,
Слова до отчаянья колки.
Хваленая подать - в туманную даль
Уносятся серые волки.

Кружится снег, город молчит,
Укутанный колким, седым одеялом.
Не Копенгаген и не Париж.
Но рядом есть ты - разве этого мало?

Я помню, как тяжёлый, длинный,
старинный поезд в лунном свете
в тоннельных исчезал глубинах,
прощаясь перестуком с летом.

(пер. Ш. Бодлера)
Я часто видел, как матросы на судах
Пленяли альбатросов развлеченья ради,
Устав следить за их купанием в волнах,

Пойду в скуфье смиренным иноком
Иль белобрысым босяком
Туда, где льется по равнинам
Берёзовое молоко.

Ладан у икон, дым так густ и жёлт,
С губ - слова молитв, мыслями - не здесь.
Причитает мать, плачет, свечи жжёт.
За окном закат да тумана взвесь,

Как ты поживаешь, девочка моя?
Может быть тоскуешь, или ждёшь звонка
Или тебя не было, или я уснул.
В небо дрозд уносит в клюве бересту,

Тень обгоняет поезд -
Время спешит на восход,
У строк прорезается голос,
Но я к ним еще не готов.

Прости меня, Преступник. Я не смог.
Стотысячной волной народ обнял преторий,
Порфиру дал Тебе, венец надел терновый,
Так почему же Твой немилосерден Бог?

Куст дикой розы рос под нашим окном,
И кровавый шиповник заалел вдруг на нем.
Послезавтра завянет, станет просто кустом,
Но ведь это не завтра, это будет потом.

Филиал преисподней, мрачной серости город,
Град поэтов, безумцев, пророков, царей.
Где Кронштадтом распорот мерзко лезет за ворот
Древний дух Калевалы, вея с финских полей.

У Грэтхен с начала лета болят глаза,
Ей снится – чащоба, нож, ледяные пальцы,
Снится – «беги, спасайся! скорее, Ганс!»
Грэтхен кричит от ужаса,